"... полюбил комар комариху…"
Невдалеке, почти рядом, и был отель "звездный". Именно про него говорили ему. Искать гостиницу попроще и подешевле не было ни сил, ни духу.
А этот очень близко, почти рядом. Вон вверху, на темнеющем уже небе видны красные буквы. Назад повернешься - вот и она - областная больница, там уже вспыхнули окна, целые ряды по периметру. Некоторые ряды оста вались темными - рабочий день закончен.
-Готовьтесь на завтра - сказали им.
-На завтра - значит на завтра, гостиница "Звездная" - значит "Звездная".
Далее седой серый мужчина в плаще уже шел среди зеркальных черных, глубоко-сияющих окон гостиницы. В этих высоких плоскостях, как в телевизоре отражалось, двоилось красно-огненным рисунком название и изображение гостиницы. Несколько раз выплывала и пропадала в глубинном темном тумане одинокая фигура человека, плечи согнуты, опущены, в руках простенькая сумка. И вдруг остановился - увидел себя в темном зеркале и сразу не признал. Дома у них оставался телевизор. Сейчас как раз было его время смотреть.
Оказывается он есть герой какого-то фильма. И ждать надо было до самого конца.
Остановился, передохнул - иного решения не могло и быть, делать было нечего, теперь за все отвечал кто-то другой, да и потом, покойиица-мать
давным-давио говорила ему: на улице, на виду плакать нельзя, слезы падут даром...
Четко и аккуратно, как в армии направился к двери и распахнул ее. такал тяжелая на вид, она неожиданно легко и сразу распахнулась на целую делегацию. поспешно бросился закрывать ее. Сумка в руке мешала. Навстречу ему смотрели двое, женщина, сидящая за длинной дубовой светло-полированной стойкой и охранник в ярко-разрисованной как в кино, фарис, туго перепоясанный стародавним кожаным ремнем. Такой ремень был у мужчины, когда он служил десантником.
Когда же все сладилось, то он внутренне ужаснулся той сумме, которую он должен вот сейчас заплатить за двое суток, два дня и целых двадцать три его рабочих смен. Почти целый месяц труда улетал псу под хвост, над которым, на ремне, висели никелированные наручники. Но согласился. Деньги разумеется пошли вперед, как и паспорт. Они немножжо выслушали его, про то, что он привез в эту знаменитую областную онкологическую больницу свою жену и ее будут завтра-послезавтра исследовать: ложить под огромное, голенастое почти космическое сооружение. И что они очень боятся, хотя это все уже во второй раз. Они - это он и она. Его посадили в лифт и показали на какую надо нажать кнопку.
После короткого, на один вздох, полета наверх, уже идя по коридору, он понял, что ему гюворил охранник, сказывается тот предлагал ему женщин...
Есть и под вас. Совсем недорого, Только, чтобы я знал. А у него в голове все крутилось вначале насчет каких-то медсестер, областная больница-то рядом. Ну что-то вроде как медицинского сервиса .Но это было неправда.
Он открыл дверь и вошел внутрь, доставшийся ему номер был огромен и он в нем был один.
И вовсе не длину, ширину, а в высоту. Нескончаемая высота потолка и люстра где-то там, наверху. Даже не верилось, что можно так сделать. Он стоял посреди центра люстры и думал... Вспоминал теперь, что охранник предлагал ему то самое, но только чистое и работящее, что должно было вылечиться у его жены. Заодно вспомнил, как ломал целку своей, давно это было и оказывается, что и ...это можно было выразить в конкретной сумме, а также пересчитать на рабочие дни.
На полу был темноголубой ковер, на окне большие очень длинные белые занавеси. Вздохнул, вернулся к двери, снял туфли и прошел на свое место. Потом поставил сумку в тумбочку, сел на кровать. Стал правой рукой лапать карман. Забыл, что уже с три года ,
как открылась болезнь, не курит, потом извечное слесарско-сантехническое любопытство погнало его
обследовать весь номер. Все равно делать было нечего. Отопление меняли недавно, в ванной все новое, импортное. Когда он был в ванной, то за стеной послышался звук заработавшего мотора - он даже вздрогнул. А в одном из шкафчиков он нашел три серых с золотым ободком сигареты. Словно для него специально оставлены, а может, тут сервис, такой. Но курить сразу не стал.
Пошел в комнату, сел на кровать, положил в ящик тумбочки изрядно похудевший бумажник. Три раза пересчитал деньги, а так и не понял - сколько, раньше, в той жизни, всеми деньгами заведовала его жена.
Хотелось есть, но все продукты он оставил в больнице , в холодильнике, в тайной надежде, что они понадобятся ей; что она захочет картошки с новой российской селедкой, или хлеба с хорошим деревенским маслом, а ведь есть еще купленный помидор и два своих первых огурца, которые он так радостно сорвал вчера на даче...
Вздохнул и лег на кровать. Не потому, что хотелось спать, но надо было ждать. Уже перед самым сном он подхватился и бросился к окну. Жена часто заставляла открывать окно на ночь, ведь она так любит свежий воздух.
Вернулся и лег по настоящему, долго-долго он будет спать.
Проснулся он от того, что ему хотелось плакать...
И это уходящее от него сейчас ощущение плача, настоящего плача, как в детстве, когда рыдаешь и знаешь, что тебя обязательно простят или просто самому станет легче. Но она миловала и обнимала его так как тогда. Когда в пятнадцатый или семнадцатый раз у нее стало получаться самой. Она такая гордая тогда ходила, жаль, что почти некому об этом было рассказать про эту нагрянувшую радость. Оба они тогда ждали своих вечеров и до сих пор жива та простыня. И далекий чайкин крик напоследок, еще более сверху, чем люстра.
Встал и путаясь в высоких белых занавесях, как в женском белье, уцепился за край распахнутого окна ... впереди и внизу была чужая темнота наступившей наконец-то ночи. Он не стал глядеть вниз; оттуда доносился женский смех, очевидно охранник с какой-то свободной женщиной; ни вперед, где должны бы были сиять окна завтрашней операционной... Ни ее , ни ее крика.
Все было неправдой, осторожно, как чашку полную до краев, он поднял лицо вверх...
... огромный закругленный, как череп человека изнутри, свод весеннего темно-голубого неба, звездного, как никогда, обнял глаза и душу.
-Неужели ее не будет для меня?! - спросилось у него в душе,
-А я ?! Как я?!
Ни этот отель, ни это предлагающее себя звездное небо, ни другая счастливая жизнь - ничто не могло заменить того, что было. Ничто не было важнее того, что должно быть завтра. сейчас, там, в глубинном космосе летят и набирают свою жесткую неживую силу те лучи, которые, сегодня пронижут их общее тело.
Какие мы все ж таки маленькие и беззащитные, какие мы комарики.
Хотелось есть, но из продуктов были только кулек с сахаром. Такой маленький, сиротский, совсем из его полуголодного детства. Конечно, тут можно было раздобыть ложку, для этого и существует сервис в отеле, но мужчина достал из пиджака свои очки, в первый раз подцепил совсем маленькую кучку сахара и оптравил в рот. Плохо, что руки дрожали и сахар, как и слезы, утекал
вниз. Но таяло.
Жизнь прошла, жизнь просыпалась, а он словно впервые узнал об этом и теперь надо внутренне готовиться к этому, хотя вообще-то он всегда был готов.
Потом в ванной он выпил воды из-под крана, звуки стали слышнее и прошел опять к окну. Надо спать, надо спать, тем более что такие деньги заплачена, но нет сил.
Очень поздно, перед самым рассветом, охранник вышел в опустевший дворик гостиницы. Во всех окнах, где должен быть погашен свет - темно, а в одном месте неба начинает светлеть - скоро новый день...
Но тут охранник остановился, на самом верхнем этаже отеля, в правом крыле, в окне номера 502 вспыхнуло ровное сердечко спички. Кто-то закурил сигарету,
и равномерно источил одну, потом от окурка зажег вторую. И третья-все также спокойно и равномерно.
Охранник знал, что знающие люди избегали и этот этаж и особенно второй номер, а кое-кто специально просился туда. Уж слишком близко, слишком видно от онкологички.
И потом, там, в верхнем этаже гостиницы, охранник проверял это на себе, в чердачном помещении несется и посвистывает себе в трубах вентиляторный ветерок.
Не это вовсе не ветер, это поют и доносятся до нашего слуха высокие женские и басовитые мужские голоса...
Они теперь не перебивают друг друга, они существуют вместе. И поют и просят они только об одном - о той вечной лдбви, которая посетила их и дала вечную жизнь.
Они поют о том, что отныне навсегда они станут вместе и ничто не разъединит их, а общим домом станет вот этот выпуклый
космический свод.
Когда-то в древности здешние пастухи на вон тех далеких меловых холмах умели нести всем такие песни на своих камышовых свирелях, коровы и козы переставали тогда быть просто мясом и молоком.
Мы все - живые, и наши страдания это путь наверх-навсегда, это то, что есть в каждом из нас, это то, что больше нас всех...
И тогда ночные звезды проливаются на землю тонким сияющим цветом, именно этот свет виден из окна пятого этажа - химический цвет ультрафиолета, которым залита операционная комната. Мужчина не сводил глаз со вспыхнувших только что окон„
Теперь и отныне навсегда все висит на мне, а я сам вишу даже не на волоске - на ниточке, которую когда-то из своих юбок выдернула моя мать, чтобы перевязать мой дергающийся от боли в нарыве под ногтем палец, моя мать была чуть-чуть колдуньей в своем маленьком мирке. Я и не знал, что ее слова будут иметь такое значение для меня:
"Пройдет время, взойдет солнце, нитка истлеет и изорвется, теперь боли никогда не будет."
Но нам двоим тут уже нет ни места, ни счастья...
Но вот поднялся утренний ветерок, дул-дул, а потом широка взмахнул занавеской окна на пятом этаже, занавеска трепеща взмыла вверх, еще выше, а потом упала вниз белой тряпкой Медленно начинает вспыхивать очередная утренняя заря.
Жизнь продолжалась все так же, но уже там, виизу;на земле.
Новелла № 15 из цикла:
" сорокоуст любви."
Это было в моей жизни, которая уже больше никогда не повторится. Грустно, но подумаешь и словно опять тебе приснился хороший сладкий сон.
Но все равно хорошо, даже отлично, самое что-ни-есть как сущность моей жизни; сущность всей и всех мужских судеб, ибо мы есть нечто единое.
И повторится ли такое - не знаю, да и не нужно.
Жизнь, как сказал некогда классик, жизнь человеческая подобна мотыльку. Но над огромным прозрачным океаном и океан этот нескончаем, а небо беспредельно... Мы тут. Пока мы тут все. И вот уже ничего нет - только Океан .
Это было когда мы большой компанией отдыхали первыми наступившими осенними деньками на огромной двухэтажной даче, с садом, с лесом и речкой, сразу за забором. Некоторые гости были даже незнакомы, что вносило струйку оживления и интереса. Конечно, моя жена и все ее подруги новые и старые хотели бы сохранить и на завтра, но напор был такой, что гуляли до самого утра. два раза шашлык жарили! такая интересная компания попалась - о чем только речи не вели. О Боге. О жизни. Об океане.
Неудивительно, что я проснулся уже днем и со стоном, и вновь заснул и встал самый последний, когда вокруг меня уже никого не было. Тут на втором этаже дачи кроме кроватей еще стоял холодильник с телевизором. Первым движением я открыл дверцу и сразу увидел-ощутил в руке бутылку самой холодной минеральной воды. И вот когда я стал пить, когда вода великолепным бархатным ударом ворвалась в меня - я увидел напротив сеоя в большом окне, закрытым занавесями аккуратную такую женскую попочку в черных ночных прозрачных трусиках. Тогда все наши бабы имели при себе очень хорошие классические попки.
Она, прекрасная надо полагать, незнакомка так налегла грудью на подоконник, что почти
вся была там на улице, где находилось все. А может быть в том числе и моя жена. Медленно, медленно я исполняю полет мотылька на черный бархатный цветок. Тут на этом окне такие большие белые занавески и они под ударами ветра вздуваются и щелкают как белые паруса..
Сердце у меня замерло, словно я очутился на огромной высоте и мне нельзя смотреть вниз. Теперь нас разделяет расстояние не больше мотылька, белое полотнище возносится и покрывает уже нас двоих...
...ничего нет, только я, мое желание и чувство сверкающего острия, летящего над бездной...
кружится голова.
Очнулся, от того, что в голове колокольчики начали перезваниваться.
Вот "это миг был! Вот это да! Вот это жизнь!! Не забуду этого никогда. И ветер наполненный запахами увядающей травы, холодной воды и тяжелых листьев ласкал наши обнаженные тела.
Уж не буду рассказывать, как разошлись, как на подкашивающихся ногах спустился вниз и все пил и пил воду. Не знал и не пытался искать, а пить водку стало скучно.
Было хорошо, но все теперь стало-как пролетела бабочка, никогда этого не забуду.
Неделю спустя я уже посмеивался про себя, она то, моя попка, как вспомнилось мне, оказывается разговаривала с теми, кто сидел внизу. На разные там научные темы: геология там, океанские просторы - кто-то из гостей, как открылось после был в экспедиции на огромном исследовательском судне в Атлантике.
Но вот когда-то в одну из ночей, когда сны ярки, как в новом российском телевизоре, вдруг приснилась мне одна стоящая мысль: несмотря на всю цивилизацию, несмотря на разные уклады жизни во всех нас присутствует нечто настолько совсем простое ,
что его даже не видно. И кое-какие поступки должны полностью отделены от нашей личной жизни...
И это не просто мое - это наше общее.
Иу вот и третий-четвертый ли счастливый сон-полет. Прошло немало времени, я снова во сне, я снова над океаном
- и мы все...
...мы все есть мотыльки на острии нашей Вселенной, только через нас всех она становится само собой..
И тогда любовь, счастье, свобода и удовольствие не только составные части, но и основа, действие и результат нашей жизни. Утверждение этого постулата несомненно приводит нас к тому, что смерть не является сугубо личным, эгоистическим актом каждого отдельного человека, это всего лишь частичка общего.
Пролетающий мотылек для зрителя спустя некоторое время уже мертв, так как он находится в другом месте.
Но именно этот мотылек и есть обоснование всей моей жизни. Мажется что мне когда-то так же страстно захочется, как когда-то хотело мое тело.
- И!! Да здравствуют черные кружевные, женские . . . .
рассказ II из цикла
"Сорокоуст любви".
